Итак, Генрих следил за отблесками, которые масляная лампа бросала на
стены, он вперял свой взор в самые темные углы комнаты, он старался
уловить малейший звук, по которому можно было бы угадать таинственное
появление призрака, и вот глаза его, утомленные всем, что он видел днем на
площади и вечером во время прогулки с д'Эперноном, заволоклись, и вскоре
он заснул или, вернее, задремал, убаюканный одиночеством и миром,
царившими вокруг него.
Но Генриху никогда не удавалось забыться надолго. И во сне, и
бодрствуя, он непременно находился в возбужденном состоянии, подтачивавшем
его жизненные силы. Так и теперь ему почудилось в комнате какое-то
движение, и он проснулся.
- Это ты, Жуаез? - спросил он.
Ответа не последовало.
Голубоватый свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного
дуба лишь белесоватый круг, от которого отливала зеленью позолота резных
выступов орнамента.
- Один! Опять один! - прошептал король. - Ах, верно говорит пророк:
великие мира должны всегда скорбеть. Но еще вернее было бы: они всегда
скорбят.
После, краткой паузы он пробормотал, словно читая молитву:
- Господи, дай мне силы переносить одиночество в жизни, как одинок я
буду после смерти.
- Ну, ну, насчет одиночества после смерти - это как сказать, - ответил
чей-то пронзительно резкий голос, металлическим звоном прозвучавший в
нескольких шагах от кровати. - А черви-то, они у тебя не считаются?
Ошеломленный король приподнялся на своем ложе, с тревогой оглядывая все
предметы, находившиеся в комнате.
- О, я узнаю этот голос, - прошептал он.
- Слава богу! - ответил голос.
Холодный пот выступил на лбу короля.
- Можно подумать - голос Шико.
- Горячо, Генрих, горячо, - ответил голос.
Генрих опустил с кровати одну ногу и заметил недалеко от камина, в том
самом кресле, на которое час назад он указывал д'Эпернону, чью-то голову;
тлевший в камине огонь отбрасывал на нее рыжеватый отблеск. Такие отблески
на картинах Рембрандта выделяют на их заднем плане лица, которые с первого
взгляда не сразу и увидишь.
Отсвет озарял и ручку кресла, на которую опиралась рука сидевшего, и
его костлявое острое колено, и ступню, почти без подъема, под прямым углом
соединявшуюся с худой, жилистой, невероятно длинной голенью.
- Боже, спаси меня! - вскричал Генрих. - Да это тень Шико!
- Ах, бедняжка Генрике, - произнес голос, - ты, оказывается, все так же
глуп?
- Что это значит?
- Тени не могут говорить, дурачина, раз у них нет тела и,
следовательно, нет языка, - продолжало существо, сидевшее в кресле.
- Так, значит, ты действительно Шико? - вскричал король, обезумев от
радости.
- На этот счет я пока ничего решать не буду. Потом мы посмотрим, что я
такое, посмотрим.
- Как, значит, ты не умер, бедняга мой Шико?
- Ну вот! Теперь ты пронзительно кричишь. Да нет же, я, напротив, умер,
я сто раз мертв.
- Шико, единственный мой друг.
- У тебя передо мной то единственное преимущество, что ты всегда
твердишь одно и то же. Ты не изменился, черт побери!
- А ты, - грустно сказал король, - изменился, Шико?
- Надеюсь.
- Шико, друг мой, - сказал король, спустив с кровати обе ноги, - скажи,
почему ты меня покинул?
- Потому что умер.
- Но ведь только сейчас ты сам сказал, что жив.
- Я и повторяю то же самое.
- Как же это понимать?
- Понимать надо так, Генрих, что для одних я умер, а для других жив.
- А для меня?
- Для тебя я мертв.
- Почему же для меня ты мертв?
- По понятной причине. Послушай, что я скажу.
- Слушаю.
- Ты в своем доме не хозяин.
- Как так?
- Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит.
- Милостивый государь!
- Не сердись, а то я тоже рассержусь!
- Да, ты прав, - произнес король, трепеща при мысли, что тень Шико
может исчезнуть. - Говори, друг мой, говори.
- Ну так вот: ты помнишь, мне надо было свести небольшие счеты с
господином де Майеном?
- Отлично помню.
- Я их и свел: отдубасил как следует этого несравненного полководца. Он
принялся разыскивать меня, чтобы повесить, а ты, на которого я
рассчитывал, как на защиту от этого героя, ты бросил меня на произвол
судьбы. Вместо того чтобы прикончить его, ты с ним помирился. Что же мне
оставалось делать? Через посредство моего приятеля Горанфло я объявил о
своей кончине и погребении. Так что с той самой поры господин де Майен,
который так разыскивал меня, перестал это делать.
(
